ЛСС. Отрывки из переписки: "русские пресны, а евреи солоны" и прочее в том же духе

ФРАГМЕНТЫ ОДНОГО ИЗ ПОСЛЕДНИХ ПИСЕМ

Мои противоречия с национализмом прежле всего эстетические. Например, люди, не способные воспринимать современное искусство, не говоря уже о том, чтобы его создавать – извини, уроды безсмысленные.

Ты мне сейчас скажешь, что любишь раннего Заболоцкого и Хлебникова. Прости, но это было современным в начале прошлого века, да и то с некоторми оговорками. Для тебя тот же Пригов уже неприемлем, а для меня Пригов – это та точка отсчёта, с которой вообще всё начинается: нулевой уровень, аз – буки. Но на самом деле тебе ближе, пусть не эстетически, идеологически, но ближе стишки про берёзки и осинки, «в этой роще берёзовой», сентиментальное русопятство какой-нибудь «Молодой Гвардии» или «Москвы». Тут ты дома, где слезинка ребёнка и прочие прелести. И как бы ты лично не отрекался от слезинки ребёнка, она твоё всё, потому что ты русский патриот, то есть, ещё раз извини, пошляк. Русский патриотизм и пошлость – даже не синонимы, а тождество, разумеется, именно в России, так как «белый» русский патриотизм за рубежом – внятная эстетическая позиция, тоже безнадёжно устаревшая, но устаревшая благородно, с патиной, а не с ржавчиной. Хотя это вроде бы одно и то же, но смысл, согласись, разный: патина благородна, ржавчина подла. Подлость, это вообще свойство русского патриотизма, не в смысле моральном, а сословном и эстетическом (сословия – эстетические категории, если ты не знал). Всё русско-патриотическое пахнет подмышками, щами, дёгтем и перегаром, и этот запах ничем не отобьёшь, какие одеколоны не лей.

Эстетическая безпомощность: это приговор. И даже если я признаю, что русские патриоты правы, допустим, даже во всём правы, это не вызовет к ним моих симпатий ни на йоту, потому что мне их правота хуже горькой редьки. Они просто скучные, унылые люди, мне этого достаточно. А ненавидимые тобой евреи – весёлые, злые и изобретательные ребята, и у них в бородах нет вашей вонючей капусты, и поэтому я буду лучше с ними, а не с вами, даже если евреи вас будут есть ваших детей с кашей. Мне веселее с ними, понимаешь, веселее, и это главное. Скажу больше: любому нормальному русскому веселее с евреями, а не с русскими, потому что русские пресны, а евреи солоны, они сама соль, и ум тянется к соли, как олень в лесу ищет солонцы, и неважно, кто эту соль насыпал, зачем.

[...]

К разговору о Набокове. Я предпочитаю английского Набокова, для меня русский Набоков – в лучшем случае сырой материал. Барабтарло в «Обруче» пытается в нескольких местах сказать то же самое, но не дотягивает. Я дотяну, как ты говоришь, «доверну». Русский язык - что-то вроде «жигулей»: он устарел не со временем, он устарел при рождении себя как литературного языка. Все эти склонения-спряжения – всё равно что русское крепостное право, вицмундиры и «чин чина почитай» для Запада, только что смахшувшего все эти паутины. Русский язык – реакционный язык в самом прямом смысле слова, замшелый, заветрившийся, протухший. Вообще, язык настолько похож на человеческий, насколько он похож на английский: в этом я убеждён твёрдо, несмотря на то, что сам учу язык с трудом (да, и в этом тоже я обвиняю твою любимую «родину», будь она трижлы проклята).

[...]

Вообще, неважно, кто виноват. Вина относится к прошлому, и неважно, кто кого убил, ограбил или изнасиловал. Прости, но мне-то что с того, я живу здесь и сейчас. И если предки евреев вырезали всех умных и весёлых русских, вырезали начисто, так, что русские не будут умными и весёлыми никогда – я пойду к евреям, потому что больше всего на свете ценю ум, иронию и злую весёлость, которая, похоже, сохранилась только у них. Мне плевать, виноваты ли они; во всяком случае, они своего достигли, а я люблю победителей. Пусть неудачник плачет, и пусть он это делает без меня.