В английский неологизм устраивается, как в крупную корпорацию. Приёмная, ресепшн, недлинная очередь, кофе из автомата, папочка с личным делом. После несложной проверки на соответствие грамматическому строю и несколько более сложного теста на популярность-распространённость среди разных групп населения слово, как правило, принимается, сажается в общий зал со стеклянными перегородками, после чего оно приступает к своим непосредственным обязанностям: выражать некий оттенок смысла, до сих пор в языке отсутствовавший или выраженный недостаточно тонко (английский развивается как система уточнений). При рассмотрении существительных преимущество имеют слова конкретные, понятные, отглагольным. Например, computer – это «считатель», «вычислитель». Сразу понятно, зачем машинка и что делает. Сравните с нашей покойной «ЭВМ» - «электронно-вычислительная машина». Из трёх слов два лишние.
Иностранцев и бастардов в английский принимают, если им есть, что предложить и если они не ущемляют чужие права. Аббревиатуры рассматриваются на общих основаниях. Так что wiki, blog, IPO и прочие товарищи дружно и весело работают в одной огромной фирме, обслуживающей весь мир. Фирма огромная: в современном английском более миллиона (!!!!) слов. Причём официально зарегистрированным миллионным словом стало «Web 2.0», и ничего, что с цифрами и точкой. Англоязычных это не смущает.
В немецком, когда нужно новое слово, обычно вызывают двух-трёх проверенных работников, назначают ответственного и дают им задание – означать такую-то реалию. Те берут под козырёк, съезжаются в общий кабинет и приступают к своим новым обязанностям (не забывая о старых). При этом немцы тоже любят конкретику, но эта любовь относится у них не к действиям, а к предметам. Pneumatikpumpe – конкретно «насос для накачивания шин». Впрочем, с отвлечённостями, которые немцы воспринимают как свои вещи, обходятся так же. Философию брать не будем, но, к примеру, слово «Hausgemeinschaft» с несколькими значениями, от бюрократического «коллектив жильцов» до сентиментального «семейная общность» - вызывает законное уважение. Аббревиатуры немцы в чистом виде недолюбливают, предпочитая отрывать от слов не первые буквы, а первые слоги. Любимое всем советским народом слово «гестапо» - это GEheime STAatsPOlizei, «тайная полиция»… Иностранцев тоже берут, хотя стараются их обмять под себя. Например, глагол «twittern» («обмен короткими сообщениями в микроблогах») поопал в Duden (главный немецкий словарь).
Французы предпочитают воспитывать новые слова в специальных заведениях, иногда просто выращивая их в баночке (как пресловутый ordinateur), иногда подбирая, причём в претендентах ценится остроумие и каламбурность (например, слово ordinosore, «ординозавр» - очень устаревший комп – попало на фестиваль в Гавре: да, французы устраивают лингвистические смотрины). Слова во французском, конечно, красуются друг перед другом, выпендриваются, но, в общем, тоже скорее работают. Как и сами французы, которые только делают вид, что ничего не делают.
Финский язык абсолютно закрыт, нефинских слов там вообще нет. Всё посконное, домотканое и кондовое. Как они там внутри себя обходятся – пёс его знает. Компьютер там – аrvuti, откуда, почему? Загадочна финская душа, но они там как-то справляются. «Нам тут чужие не нужны». Что ж, и так можно.
В русский язык новые слова сейчас приходят не работать, не красоваться, а «жить» – как в захолустную деревню, где остались в основном старики, а немногочисленная молодёжь с малых лет бухает. Общей работы нет, есть общая жизнь, состоящая в основном из ссор и пьянок, на которых слушают мафон, лапают чужих баб и вспоминают давно прошедшую (или так и не начавшуюся) молодость. Приезжий всем представляется дураком и простофилей, которого не грех облапошить, припахать или ещё как-нибудь с него поживиться, при этом, разумеется, ни в коем разе не признавая за ним никаких прав. Хучь ты у Пелевина в книжке отметился, хучь тебя Путин по первому каналу на всю страну произнёс, говорят слова-старожилы, а для нас ты никто и звать тебя тут никак. Впрочем, предъявление Лескова и Достоевского тоже не действует: старину тут уважают не больше, чем новизну. К тому же все слова в русском друг друга не любят: все дрязгучие, перессоренные, все друг другу упираются локтями в рёбра – не так склонишься, зазвучишь смешно, не так спряжёшься, выйдет омоним, путаница, и от этого все друг на друга посматривают косо и насмешливо. Ну а уж то паскудное обстоятельство, что реальная власть в языке принадлежит словам-уголовникам (то есть матюгам), делает положение слова-новичка совсем уже скверным и неприятным.
Большинство новых русских слов такой жизни не выдерживают и тихо уходят в нети, не оставляя следов даже в словарях. Некоторые десятилетиями живут на птичьих правах, в непонятном статусе уже не жаргона, но ещё не законного слова, а как-то так телепаются неприкаянные.
Впрочем, есть надёжный способ въехать в рус.яз. на белом коне. Для этого нужно звучать по-иностранному. Иностранцев здесь уважают и боятся даже больше, чем родного начальства, и каждого считают потенциальным инвестором. Даже если иностранец на вид страшон-с, как «марчедайзинг», или сально-похабен, как «лизинг». Всё равно это же иностранец, и к нему начинают липнуть лучшие девки, а мужики заискивают или просто опускают глаза. Естественно, слова-иностранцы в русском страшно наглеют, и в частности - нацепляют на себя регалии, которые им на родине и не снились. Серьёзность и значимость любого иностранного слова в русском языке автоматически повышается на ступень, а то и на две. Иногда самые позорные шлюхи начинают выдавать себя за герцогинь – вспомните карьеру слова «путана» в конце восьмидесятых. И вроде же знали все, что это просто «блядь по-ихнему», но всё равно уважали за одно только волшебное иностранное звучание. Или, скажем, «менеджер», который вообще-то просто «руководитель». В старом русском языке, раскассированном в двадцатые, работала целая команда коренных русских слов – «приказчик», «ответственный», «заведующий», «управляющий», «глава». Из них из всех вернули только покалеченного «управляющего» - бедолаге откоцали конец и сделали «управленцем». На все остальные значения поставили иностранного «менеджера», он же иностранец, не чета нашим некузявкиным.
И что характерно – всё это имеет те же причины, что и подавляющее большинство наших прочих бед. То есть – нет законов или устоявшихся обычаев пополнения словаря, и ввести их не дают. Что в принципе – если русские вернут себе власть над собой – вполне исправимо.
Что нужно делать?
Во-первых, начать уважать старину: если слово присутствовало в литературном языке до 1917 года, у него есть законные права на восстановление в словаре. Исключение я бы сделал для германизмов: «фрыштык» ничем не лучше «ресепшена», да и «социал-демократ», откровенно говоря, тоже [1]. Но всё старенькое надо бы вернуть. Есть слово у Лескова – оно законное, по реституции в словарь его, нет ему работы – дать.
Во-вторых, прекратить ситуацию, когда новое русское слово должно как-то само приживаться. Разработать систему критериев, пусть даже жёсткую, но понятную. Типа: слово встречается в рунете с частотой выше такой-то, Гугль и Яндекс подтверждают. Слово присутствует в текстах современных русских писателей с тиражами выше такого-то (критерий тут должен быть чисто формальный, Донцову от Быкова не отличаем, важны только тиражи). Слово имеет чёткое определённое значение, не покрывающееся другими словами. Тут возможны дискуссии, но дискуссии не между некими «экспертами», а между филологами и прочими специалистами по смыслу, с одной стороны, и употребляющими данное слово профессиональными, социальными и иными общностями – с другой. Типа: программисты используют слово «приблуда», значит оно примерно то-то и то-то, ну что, а вы сформулируйте точно и пропишите в словарь.
В-третьих, активнее изобретать новые слова. Слово «самолёт» изобрёл Василий Каменский (поэт-футурист и лётчик), а слово «лётчик», кстати, придумал Хлебников (а то были бы у нас «авиаторы») [2].
Ну и с розенталеванием (не с самим Дитмаром Эльяшевичем, а именно с подходом, который обременяет язык всеми издержками лингвистического пуризма без его достоинств) надо закругляться.[1] Кстати напоминаю: партия у нас именно что Национально-Демократическая, а не «национальдемократическая». Немецкое словообрезание на русский слух вообще неприятно, и прижилась в дореволюционной политике, по-моему, только из-за преобладания в ней немцев и евреев. Типичный пример – «кадеты»: чисто «немецкое» сокращение, приводящее к омонимии с другим немецким заимствованием («кадеты» в смысле «ученики или выпускники армейской средней школы»).
[2] В Википедии сказано, что это «легенда», со ссылкой на статью Бориса Бухштаба, который, в свою очередь, ссылается на статью некоего Рождественского (Литгазета 1979), которую я в интернете не нашёл. Я сам помню стихи Хлебникова со словом «лётчик» - правда, в ранних редакциях оно означало «самолёт». В других изводах русского языка развитие пошло именно в эту сторону: на украинском, например, самолёт – «лiтак».
)(
← Ctrl ← Alt
Ctrl → Alt →
← Ctrl ← Alt
Ctrl → Alt →