Девятнадцатый и двадцатый века если чем и были, так это веками унификации, стандартизации и редукции. Каковые тенденции, прямо по марксовой логике «базиса-надстройки» (которая сама была не столько объяснением, сколько выражением той же тенденции), распространились и на человеческие типы и образы жизни и мышления. В частности, там, где раньше видели своеобразие (допустимое или нет – другой вопрос), теперь стали видеть исключительно брак и патологию.
В философии это приняло совсем уж забавную форму – все мыслители стали выискивать «болезни» и «ошибки». Скажем, у того же Ницше (не сказать что здоровячка) тема «болезни» приобрела навязчивый характер: что он только не называл «болезнью», от сократовской философии до вагнеровской музыки. Но и полная противоположность всякому ницшеанству, унылая и трезвая «аналитическая философия» тоже ведь начала с того, что объявила все философские проблемы «болезнями языка», и потом долго и безуспешно пыталась их лечить. Социальные мыслители тем временем осваивали тему власти как патологического стремления к бессмысленному и беспощадному доминированию, а в арсенал культурологов прочно и навсегда вошла псевдомедицинская лексика: посыпались, как какашки из кролика, книжки о «кризисе европейской культуры», «болезнях современности» и «патологиях и уродствах технической цивилизации».
Пока же мыслители увлечённо осваивали медицинский арсенал, профессионалы наточили инструменты против самих мыслителей. Например, то, что раньше считалось образцом жизни для мыслителя - vita contemplativa – было понято как очередная патология. То, что раньше называли «склонностью к созерцательной жизни и достохвальным стремлением к угашению страстей и уединённому пребыванию в покое», стали называть «аутизмом и социопатией», а в советском случае – «вялотекущей шизофренией». Тому же Друскину поставили бы, наверное, вялочку, если бы он не прятался.
Естественно, на это последовал ответ – что характерно, в рамках той же логики. А именно, мыслители, получившие кое-какое психиатрическое образование, назвали болезнью и патологией само желание что-то объявлять болезнью и патологией. В этом смысле Фуко с его «Рождением клиники» и «Надзирать и наказывать» не выбивается из ряда искателей болезней и патологии, а логично завершает его: образы «врачей» и «надзирателей» и их предполагаемые мотивы у него вполне себе патологичны. Правда, с данной патологией почему-то предлагалось бороться мотыгами: Фуко одно время был поклонником Мао и Пол Пота, в которых, надо понимать, видел воплощение умственного и нравственного здоровья. Но тем не менее.
Сейчас, правда, тренд сменился: всё, что можно, уже стандартизировано, зато наросла острейшая потребность в разнообразии – благо, свинчивать разномастное в единую работоспособню структуру уже научились. Правда, разнообразие описывается теперь языком, выработанным именно в эпоху нормативов и унификации. В результате получаются жуткие смысловые конструкции типа «альтернативный образ жизни» или «альтернативная сексуальная ориентация». Каковые звучат смешно именно потому, что на языке нормы/нормальности пытаются выразить респект к ненормативному/ненормальному.
А от слов ведь многое зависит. Сравните: «узрев тщету трудов, оставил их и избрал простую жизнь» и «в результате экзистенциального кризиса совершил дауншифтинг». Хотя речь идёт об одном и том же.
)(