Фрагменты книги "Действие". Мысль как мера пресечения

Мысль как мера пресечения

Мышление мы можем рассматривать с разных точек зрения, но если смотреть на отношение мышления и действия, то мы увидим, что основу мышления составляет ожидание.

Что такое ожидание? Во-первых и в-главных, удержание себя от действий. Так и есть: мышление противоположно действию, мышление – это то, что удерживает от действия, останавливает действие, не пускает человека ввязаться в дело. И хотя для того, чтобы успешно делать дело, нужно прежде хорошенько подумать, но для того, чтобы начать действовать, необходимо думать перестать [2]. И с другой стороны: даже в критической ситуации, когда нужно мгновенно принимать решения, приходится заставлять себя «остановиться и подумать», и это в ситуации, когда тебя трясёт.

Но одного торможения мало. Ожидание предполагает ещё и поддержание готовности к действию: ожидаемое рано или поздно случится, и тогда ожидание должно быть прервано. Путник спрятался под деревом, пережидая дождь – но вот дождь кончился и можно идти дальше. Кошка сидит у норки часами, но вот выбежала мышка – и она её хватает. Поэтому импульс к действию не подавляется мышлением на корню. Попытка действия пресекается сознанием в последний момент, когда действие вот-вот начнётся.

Подавление импульса к действию является основой того, что мы называем мыслью.

Здесь нужно сделать пояснение. Мыслью довольно часто мы называем образ или картинку, возникающую в уме, или слова, которые мы «произносим про себя». В принципе, это правильно: речь является действием, а несказанное – удержанное за зубами, промолчанное – остаётся именно что «мыслью». Привилегированное положение словесного мышления в нашей цивилизации вполне понятно. Однако следует иметь в виду, что мыслями являются и все подавленные в последний момент импульсы к действию.

О природе этих импульсов пусть рассуждают физиологи и психологи. В частности, сюда относятся рефлексы, безусловные и условные, вообще «реакции». Что они такое сами по себе - нам не так уж важно. Пока лишь отметим, что они подталкивают к действию, причём неважно, насколько это действие полезно или вредно для человека: на самом низшем уровне сознания действие хочется совершить только потому, что оно показалось возможным. Например, любой небольшой предмет, который можно схватить, вызывает намерение его схватить, а любая вещь, которая кажется хрупкой – хочется разломать. Мы этого почти не чувствуем, потому что это желание подавляется, подавляется даже и само понимание этого желания. Но в нашем первичном представлении о мире все вещи даны нам как схваченные и сломанные, причём схваченные и сломанные именно нами [3] - а постоянное торможение этих импульсов к присвоению и уничтожению позволяет нам понять мир как нечто нетронутое, целое, то есть буквально – неразбитое, неразрушенное, неразграбленное [4].

Это самое «увидеть» возвращает нас к теме мысли как переживаемой картинки. В самом деле, большинство мыслей поднимает из памяти какие-то образы, звуки, слова и прочие «смыслы», которые быстро вспыхивают, клубятся, а потом медленно оседают на дно сознания. Но это не сама мысль, а смыслы, то есть образы и представления, возникающие «с мыслью», точнее – при торможении мыслью действия. Сама же мысль – это та остановка действия, которая и вызывает в уме все эти звуки и образы.

Итак, мышление есть постоянное одёргивание, окорачивание – или, если рассматривать мышление как постоянную практику, укрощение.

Но не стоит представлять себе ум как тюрьму, в которую мыслящее сознание заключило действующего субъекта. Напротив, это единственное средство сделать действия успешными и безопасными для нас самих. Если бы субъект следовал всем своим импульсам сразу, он в ту же секунду разорвался бы на части. Впрочем, ещё раньше разнонаправленные импульсы вошли бы в клинч.

Каким же образом мы всё-таки действуем? Одёргивающее начало способно и себя одёрнуть, когда это уместно. Разум, удерживающий нас от действия, может окоротить самого себя, и тогда некоторые импульсы действия вырываются на свободу и реализуются. Разумеется, так везёт одному импульсу из нескольких тысяч, которые толкутся под крышкой черепа, но это всё-таки случается.

Разумеется, мышление, описанное подобным образом, является чем-то вроде силовой установки, поскольку устроено по тому же принципу, что и наши силовые установки: есть сила, которую укрощают, то есть не дают проявляться, кроме как «в полезном направлении».

В заключение скажем несколько слов вот о чём. Запрещать можно и невозможные действия – импульс к совершению которых ну никак не соответствует нашим реальным возможностям. Зато это позволяет мыслить о вещах, которые нам, казалось бы, недоступны. Например, «абстрактные созерцания» возникают при запрете импульсов, никуда не ведущих – то есть импульсов к действиям нереализуемым в принципе, действиям невозможным.

Это выводит нас на следующий уровень понимания: мышление как сдерживание (одёргивание, окорачивание, пресечение) отделяется от самого сдерживаемого импульса, «абстрагируется» от него, перестаёт в нём нуждаться – и в этой точки становится мышлением «абстрактным». Нет того, что нужно держать, но усилие по сдерживанию этого отсутствующего – а то и невозможного – импульса всё же возможно. Можно ведь удержаться от того, чтобы схватить вещь, которой нет в наличии, например - не лезть в пустой карман.

[2] В этом смысле  традиционное противопоставление «мыслителя» (бездействующего) и «человека практического» (который весь в делах, но за делами не может «сесть и подумать») вполне обоснованно.

[3] Иногда это просвечивает настолько явно, что приходится «специально не замечать». Например, о чём думает мужчина, восхищающийся хрупкой девичьей шейкой? Нет, разумеется, он не хочет услышать, как она хрустнет, что вы, «зачем такие ужасы». Нельзя даже сказать, что это «подавленное желание» - нет, у него и вправду нет такого желания. То есть желания – не было, это установит любой полиграф. А всё-таки – почему мы называем шейку именно хрупкой? Само слово выдаёт нас с головой: мы «не думаем» именно о том, как же просто её свернуть, сломать косточки. Нет-нет, мы этого не хотим – но природа импульса, подавленного мыслью о хрупкой шейке, вполне ясна. Впрочем, повторюсь, мы относимся так к любому предмету: у нас возникает импульс свернуть шею всему, что видим, наш взгляд испытывает окружающий мир в первую очередь именно на прочность.

[3] В дискуссиях о том, что такое «целое» и «целостность» довольно часто упускается самое первое и очевидное значение этого слова. Целое – это «уцелевшее»: то, что не сломано и чем не пользовались чужие.

Противоположностью целостности является состояние, которое лучше всего описывается библейским выражением «тоху да боху» (תהו‎ и בהו‎) – «разграбленное и опустошённое». Подробнее см. Отступление 2.

)(