Итак – на кого же эпиграмма?
Снова приступим к сыру. Кроме того, что это слово – заменитель матерного, в нём может содержаться и иной намёк. Дело в том, что само слово «сыр» в тогдашней России автоматически вызывал в памяти одно имя. Точнее – фамилию и титул.
А именно. Традиционные русские сыры, хотя и существовали, но напоминали скорее творог: их не варили. Первая сыродельная фабрика в России открылась в 1812 году в селе Лотошино, где делали сыр по швейцарской технологии. В дальнейшем рецепт допилили и сыр получил признание: вкус в нём нашли и в столицах. В середине века его закупали лучшие магазины и рестораны в Российской Империи.
Нас, однако, интересует вот что. Сыр этот называли чаще не «лотошинским», а «мещерским», по имени заводчика – князя Ивана Сергеевича Мещерского (1775 – 1851).
Однако сейчас словосочетание «князь Мещерский» вызывает совсем не гастрономические ассоциации. Ибо славу доброго сыродела затмила сомнительная слава его внука, князя Владимира Петровича Мещерского. Внука Карамизина по маминой линии, любимца двух императоров (Александра III и Николая II) и одного наследника престола (очень близкий друг несчастного цесаревича Николая), влиятельнейшего реакционера, публициста ультраконсервативной направленности, проповедника духовных скреп, апологета телесных наказаний, издателя печально известной газеты «Гражданин». Он же - неформальный лидер гомосексуального сообщества Петербурга по прозвищу «Вово», известнейший из высокопоставленных мужеложцев, продвигавший своих наложников в самые что ни на есть верха, регулярно попадавший в «истории» и т.п. Это его имел в виду Владимир Соловьёв, написавший в своё время эпиграмму:
Содома князь и гражданин Гоморры
Идёт на Русь с газетою большой.
О Боже! Суд свой праведный и скорый
Сверши, как встарь, над мерзостью такой.
Он же упомянут в знаменитой «служебной записке» о педерастах Петербурга. Последняя фраза из характеристики такова: «Для определения достоинств задниц его жертв, у него заведен биллиард».
Может быть, упоминание сыра как-то связано с князем? Но - смотрим на даты.
Князь родился в 1839 году. Эпиграмма опубликована (и написана – это в данном случае важно) в 1854. В ту пору будущий «гражданин Гоморры» был ещё совсем дитя. И только-только начинал учёбу в петербургском Училище Правоведения.
С другой стороны. Князь ведь где-то познакомился с мужеложеством, и вряд ли дома. А кто же его к этим делам приохотил?
В дневнике генерала Александра Богдановича за 1891 год (сейчас издан) есть фраза: «Говорили с Е.В. [Богдановичем] об Андрее Николаевиче Муравьёве. Е. В. Сказал, что Муравьёв развратил Мещерского и Мосолова, которые затем развратили пол-Петербурга своей постыдной страстью». Стоит, впрочем, иметь в виду, что весь дневник Богдановича весьма и весьма злоязычен. Но всё же это свидетельство,
Так кто же он, Андрей Николаевич Муравьёв?
Если Мещерский – фигура во многом комическая (впрочем, это как посмотреть), то Муравьёв (1806 – 1874) – персона иного разбора. Достаточно сказать, что он был родоначальником духовной литературы в России: его «Путешествие ко святым местам в 1830 году» - классика жанра. Он же был деятельнейшим русским агентом на Востоке, работал в поле, потом – в Азиатском департаменте МИДа. Дослужился до камергера. Привёз в Петербург египетских сфинксов. Обменивался эпиграммами с Пушкиным и Боратынским. Он вообще был незаурядным человеком, но вот увы – при всём при том любил молодых людей небратскою любовью.
Ещё молодой, ещё интересный
Публику это бесило, так как своих любовников он продвигал на тёплые местечки. Особенно нехорошо получилось с генерал-майором Ахматовым, которого Муравьёв сумел продвинуть так, что тот стал обер-прокурором Святейшего Синода.
В летах, заслуженный
Ядовитоязычный князь Долгорукий (фигура из легендарных политэмигрантов и сливщиков компромата) откомментировал эту историю в своих записках так: ««Это важное место (обер-прокурора) занимал генерал-адъютант Ахматов, николаевец, ничтожный и пустейший, в молодости своей обязанный флигель-адъютантством своей репутации благочестия, а репутацией благочестия обязанный дружбе своей с Андреем Муравьевым, как известно, охотником бродить особенными путями».
О том же персонаже и по той же причине весьма резко и определённо высказывался Добролюбов в «Современнике», в 1859 году. Это уже тепло: в «Современнике» - несколько ранее – была помещена пресловутая эпиграмма.
А бывало ли, чтобы Толстой поминал Муравьёва лично?
Фамилия – да, встречается. В уже цитируемой «Оде на поимку Таирова» есть такие строки:
[…]
Близ лавок и трактиров,
Скрываясь там и сям,
По-прежнему Таиров
Пугал собою дам.
Однажды шёл он важно
Вблизи Пяти углов,
Его узрел отважный
Сенатор Муравьёв.
Узрел лишь и мгновенно
В полицью дал он знать:
Таиров дерзновенный
Явился-де опять.
«Скажите, вы ль тот дерзкий,—
Все вместе вопиют,—
Который дамам мерзкий
Показывает уд?»
«Одержим я истомой,—
Таиров им в ответ,—
И хуй хоть налицо мой,
Но всё равно что нет!
Да знает ваша шайка,
Что в нём едва вершок,
А сверх него фуфайка
И носовой платок!
Его без телескопа
Не узрят никогда,
Затем что он не жопа!
Прощайте, господа!»
Намёки достаточно прозрачны. Однако сенатором Андрей Николаевич не был. Сенатором был его брат, Александр Николаевич Муравьёв. Андрею Николаевичу чина не дали – по легенде, его сдал некий Бантыш-Каменский, открытый гей (что для своего времени было редкостью) по личному требованию Александра I. К тому же упоминается не личность, а «шайка». В общем, «дело ясное, что дело тёмное».
Но есть ещё один маркер – «ханжа». Тот же Мещерский был, конечно, тот ещё деятель, но ханжеством не отличался. А вот про Муравьёва ходила слава «ханжи, лицемера и мракобеса». Стоит также отметить, что русское слово «ханжа» является искажением слова «ходжа» (мусульманин, совершивший паломничество в Мекк), которое, в свою очередь, ведёт начало от ẋаdžу «паломник». Назвать автора «Путешествие ко Святым местам в 1830 году» (и вообще знаменитого паломника, ) «ханжой» - это достаточно тонко и вполне в духе Толстого.
Следует ли из всего этого, что адресат эпиграммы – Муравьёв? Нет. Всё это – косвенные (очень косвенные!) свидетельства, которые ни один суд не примет. Для того, чтобы здесь о чём-то говорить с уверенностью, нужно знать эпоху и быть профессионалом, а я ни на что подобное не претендую. Однако же тот факт, что текст гиперизвестного стихотворения (из "прутковских" стихов оно, пожалуй, самое известное) никак не исследован и не комментируется, наводит на грустные мысли. Мы не знаем ни своей истории, ни своей культуры. Причём даже там, где, казалось бы, всё должно быть исследовано до тонкостей - А. Толстой популярный автор и сейчас, а Пруткова до сих пор читают не только филологи и историки, но и "просто для развлечения".
Увы! Один лишь Немзер труждается за нас за всех на этой ниве. А мы - - -
)(
← Ctrl ← Alt
Ctrl → Alt →
← Ctrl ← Alt
Ctrl → Alt →